Неточные совпадения
Содержание
было то самое, как он ожидал, но форма
была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна,
доктор говорит, что может
быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама хотела ехать, но раздумала, зная, что это
будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать».
А он по своей усидчивости, добросовестности к работе, — он натянут до последней степени; а давление постороннее
есть, и тяжелое, — заключил
доктор, значительно подняв брови.
— Да, sa compagne [его спутница] позвала меня, и я постаралась успокоить его: он очень болен и недоволен
был доктором. А я имею привычку ходить зa этими больными.
Крик
был так страшен, что Левин даже не вскочил, но, не переводя дыхания, испуганно-вопросительно посмотрел на
доктора.
Домашний
доктор давал ей рыбий жир, потом железо, потом лапис, но так как ни то, ни другое, ни третье не помогало и так как он советовал от весны уехать за границу, то приглашен
был знаменитый
доктор.
— А мы думали вас застать на поле, Василий Семеныч, — обратилась она к
доктору, человеку болезненному, — вы
были там?
Доктор и
доктора говорили, что это
была родильная горячка, в которой из ста
было 99 шансов, что кончится смертью. Весь день
был жар, бред и беспамятство. К полночи больная лежала без чувств и почти без пульса.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот
доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди
будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Они знали, что он боялся всего, боялся ездить на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это
было страшно, потому что люди ломали себе шеи и что у каждого препятствия стояли
доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
Потом
было личное дело, посещение
доктора и управляющего делами.
— Петр Дмитрич! — жалостным голосом начал
было опять Левин, но в это время вышел
доктор, одетый и причесанный. «Нет совести у этих людей, — подумал Левин. — Чесаться, пока мы погибаем!»
— Ну,
доктор, решайте нашу судьбу, — сказала княгиня. — Говорите мне всё. «
Есть ли надежда?» — хотела она сказать, но губы ее задрожали, и она не могла выговорить этот вопрос. — Ну что,
доктор?…
Он не понимал тоже, почему княгиня брала его за руку и, жалостно глядя на него, просила успокоиться, и Долли уговаривала его
поесть и уводила из комнаты, и даже
доктор серьезно и с соболезнованием смотрел на него и предлагал капель.
Доктор остался очень недоволен Алексеем Александровичем. Он нашел печень значительно увеличенною, питание уменьшенным и действия вод никакого. Он предписал как можно больше движения физического и как можно меньше умственного напряжения и, главное, никаких огорчений, то
есть то самое, что
было для Алексея Александровича так же невозможно, как не дышать; и уехал, оставив в Алексее Александровиче неприятное сознание того, что что-то в нем нехорошо и что исправить этого нельзя.
В конце февраля случилось, что новорожденная дочь Анны, названная тоже Анной, заболела. Алексей Александрович
был утром в детской и, распорядившись послать за
докторов, поехал в министерство. Окончив свои дела, он вернулся домой в четвертом часу. Войдя в переднюю, он увидал красавца лакея в галунах и медвежьей пелеринке, державшего белую ротонду из американской собаки.
Вот что происходит от жизни в провинции, вы ничего не знаете. Landau, видите ли, commis [приказчиком]
был в магазине в Париже и пришел к
доктору.
— Я спрашивала
доктора: он сказал, что он не может жить больше трех дней. Но разве они могут знать? Я всё-таки очень рада, что уговорила его, — сказала она, косясь на мужа из-за волос. — Всё может
быть, — прибавила она с тем особенным, несколько хитрым выражением, которое на ее лице всегда бывало, когда она говорила о религии.
Разговор между обедавшими, за исключением погруженных в мрачное молчание
доктора, архитектора и управляющего, не умолкал, где скользя, где цепляясь и задевая кого-нибудь за живое. Один раз Дарья Александровна
была задета за живое и так разгорячилась, что даже покраснела, и потом уже вспомнила, не сказано ли ею чего-нибудь лишнего и неприятного. Свияжский заговорил о Левине, рассказывая его странные суждения о том, что машины только вредны в русском хозяйстве.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за
доктором. Ему досадно
было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
— Да, это само собой разумеется, — отвечал знаменитый
доктор, опять взглянув на часы. — Виноват; что, поставлен ли Яузский мост, или надо всё еще кругом объезжать? — спросил он. — А! поставлен. Да, ну так я в двадцать минут могу
быть. Так мы говорили, что вопрос так поставлен: поддержать питание и исправить нервы. Одно в связи с другим, надо действовать на обе стороны круга.
К утру опять началось волнение, живость, быстрота мысли и речи, и опять кончилось беспамятством. На третий день
было то же, и
доктора сказали, что
есть надежда. В этот день Алексей Александрович вышел в кабинет, где сидел Вронский, и, заперев дверь, сел против него.
— Я
был там, но улетучился, — с мрачною шутливостью отвечал
доктор.
Больной страдал всё больше и больше, в особенности от пролежней, которые нельзя уже
было залечить, и всё больше и больше сердился на окружающих, упрекая их во всем и в особенности за то, что ему не привозили
доктора из Москвы.
Когда
доктора остались одни, домашний врач робко стал излагать свое мнение, состоящее в том, что
есть начало туберкулезного процесса, но… и т. д. Знаменитый
доктор слушал его и в середине его речи посмотрел на свои крупные золотые часы.
Доктор подтвердил свои предположения насчет Кити. Нездоровье ее
была беременность.
Другой человек
был доктор, который тоже
был хорошо расположен к нему; но между ними уже давно
было молчаливым соглашением признано, что оба завалены делами, и обоим надо торопиться.
— О, я не стану разлучать неразлучных, — сказал он своим обычным тоном шутки. — Мы поедем с Михайлом Васильевичем. Мне и
доктора велят ходить. Я пройдусь дорогой и
буду воображать, что я на водах.
Левины жили уже третий месяц в Москве. Уже давно прошел тот срок, когда, по самым верным расчетам людей знающих эти дела, Кити должна
была родить; а она всё еще носила, и ни по чему не
было заметно, чтобы время
было ближе теперь, чем два месяца назад. И
доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и в особенности Левин, без ужаса не могший подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
Стараясь как можно
быть обстоятельнее, Левин начал рассказывать все ненужные подробности о положении жены, беспрестанно перебивая свой рассказ просьбами о том, чтобы
доктор сейчас же с ним поехал.
Ей попробовали рассказывать, что говорил
доктор, но оказалось, что, хотя
доктор и говорил очень складно и долго, никак нельзя
было передать того, что он сказал. Интересно
было только то, что решено ехать за границу.
― Ты неправа и неправа, мой друг, ― сказал Вронский, стараясь успокоить ее. ― Но всё равно, не
будем о нем говорить. Расскажи мне, что ты делала? Что с тобой? Что такое эта болезнь и что сказал
доктор?
С рукой мертвеца в своей руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити, кто живет в соседнем нумере, свой ли дом у
доктора. Ему захотелось
есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги. Ноги
были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
Выходя от Алексея Александровича,
доктор столкнулся на крыльце с хорошо знакомым ему Слюдиным, правителем дел Алексея Александровича. Они
были товарищами по университету и, хотя редко встречались, уважали друг друга и
были хорошие приятели, и оттого никому, как Слюдину,
доктор не высказал бы своего откровенного мнения о больном.
Вслед за
доктором приехала Долли. Она знала, что в этот день должен
быть консилиум, и, несмотря на то, что недавно поднялась от родов (она родила девочку в конце зимы), несмотря на то, что у ней
было много своего горя и забот, она, оставив грудного ребенка и заболевшую девочку, заехала узнать об участи Кити, которая решалась нынче.
— Знаю-с, знаю, — сказал
доктор улыбаясь, — я сам семейный человек; но мы, мужья, в эти минуты самые жалкие люди. У меня
есть пациентка, так ее муж при этом всегда убегает в конюшню.
Из лиц же, бывших в Петербурге, ближе и возможнее всех
были правитель канцелярии и
доктор.
Левину слышно
было за дверью, как кашлял, ходил, мылся и что-то говорил
доктор. Прошло минуты три; Левину казалось, что прошло больше часа. Он не мог более дожидаться.
До обеда не
было времени говорить о чем-нибудь. Войдя в гостиную, они застали уже там княжну Варвару и мужчин в черных сюртуках. Архитектор
был во фраке. Вронский представил гостье
доктора и управляющего. Архитектора он познакомил с нею еще в больнице.
Долли только что
была в кабинете и предложила
доктору прилечь.
— Так вы думаете, что может
быть благополучно? Господи, помилуй и помоги! — проговорил Левин, увидав свою выезжавшую из ворот лошадь. Вскочив в сани рядом с Кузьмой, он велел ехать к
доктору.
И
доктор пред княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о том, как
пить те воды, которые
были не нужны. На вопрос, ехать ли за границу,
доктор углубился в размышления, как бы разрешая трудный вопрос. Решение наконец
было изложено: ехать и не верить шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
Алексей Александрович и не ждал его нынче и
был удивлен его приездом и еще более тем, что
доктор очень внимательно расспросил Алексея Александровича про его состояние, прослушал его грудь, постукал и пощупал печень.
Была влюблена в одного журналиста, в трех славян, в Комисарова; в одного министра, одного
доктора, одного английского миссионера и в Каренина.
Потом
доктор, молодой человек, не то что совсем нигилист, но, знаешь,
ест ножом… но очень хороший
доктор.
— Он
был очень болен после того свидания с матерью, которое мы не пре-ду-смотрели, — сказал Алексей Александрович. — Мы боялись даже за его жизнь. Но разумное лечение и морские купанья летом исправили его здоровье, и теперь я по совету
доктора отдал его в школу. Действительно, влияние товарищей оказало на него хорошее действие, и он совершенно здоров и учится хорошо.
— Очень плохи, — ответил он. — Вчера
был докторский съезд, и теперь
доктор здесь.
Княгиня
была то с
доктором в спальне, то в кабинете, где очутился накрытый стол; то не она
была, а
была Долли.
— Она умирает.
Доктора сказали, что нет надежды. Я весь в вашей власти, но позвольте мне
быть тут… впрочем, я в вашей воле, я…
Народ,
доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что
был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено
было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
Предсказания
доктора оправдались. Кити возвратилась домой, в Россию, излеченная. Она не
была так беззаботна и весела как прежде, но
была спокойна. Московские горести ее стали воспоминанием.